Татьяна Нилова

Летом Катю первый раз отправили в пионерский лагерь. Она провела в лагере всего одну смену, но это время осталось в памяти одним из самых неприятных эпизодов ее детства. Домашний, тихий, заласканный ребенок десяти лет внезапно оказался в окружении детей рабочих одного из московских заводов, строгих пионервожатых, воспитателей и руководителей отрядов.

Вся ее жизнь, существа замкнутого, привыкшего к одиночеству, теперь происходила на виду у всех – в огромной палате на 20 человек, среди боевых, хулиганистых девчат, которым пальца в рот не клади. Они сразу распознали в Кате чужачку и с самого начала стали травить ее по всем жестоким правилам негласных законов пионерского лагеря.

Подкладывали в тумбочку мышей, смеялись над белоснежными ночными рубашечками, украшенными вышивкой, воздушными платьицами с оборочками и кружевами, нарочно пачкали ее наряды грязью, приговаривая: «Ишь, чистюля, форсит тут! Нечего форс разводить! Подумаешь, вежливая какая: «спасибо-пожалуйста!»» - передразнивали они ее.

Катя была в растерянности и недоумении, совершенно не понимая, почему такое происходит вокруг нее. За что ее так ненавидят. Она молча терпела издевательства, не жаловалась ни пионервожатым, ни воспитателям.

Накуражившись вволю, девчата занялись мальчишками, постепенно унялись и оставили Катю в покое. Они даже снизошли до того, что стали учить Катю неприличным песням, стишкам и поговоркам, которые сами знали уже давным-давно – видно еще с детского сада.

К своему удивлению Катя поразительно быстро и легко усвоила всю эту чушь, приправленную неприличной бранью и сальными шутками. Более того, похабные прибаутки так основательно засели у нее в голове, что остались там на всю жизнь. В отличие от каких-нибудь умных выражений или важных исторических дат, которые влетали в одно ухо и незамедлительно вылетали из другого. А такой шедевр: «Перед вами, дети, утка - она большая... Прости-и-те, дети, она маленькая...» – никогда не забудется! Девчонки даже стали перед танцами снисходительно занимать у Кати модные капроновые ленточки, которые мама купила ей перед отъездом.

Разлука с любимой мамой усложняла и делала Катину жизнь еще более тяжелой. Лагерь находился далеко от железнодорожной станции и добраться до него было практически невозможно – ни рейсовых автобусов, ни попутных машин.

Только одна связь существовала у Кати с мамой. Раз в неделю в лагерь приезжал грузовик, доставлявший продовольствие и посылки с гостинцами для ребят. Услышав гудок машины, Катя стремглав мчалась к столовой и дождавшись, когда шофер выкрикнет громко: «Катя Максимова!», хватала сверток и убегала подальше - к дощатому строению подсобки. Там она пряталась за угол и прижималась спиной к стене. Катя не спешила открывать посылку. Она внимательно разглядывала сверток, подносила его к лицу, с наслаждением вдыхая знакомый запах серой оберточной бумаги, пропитанной машинным маслом. Мать работала на заводе в упаковочном цеху – единственная работа, которую смогла найти жена освобожденного, но еще не реабилитированного «врага народа»

Катя рассматривала свое имя, выведенное фиолетовым чернильным карандашом, неровным, торопливым маминым почерком и обведенное жирной линией. Не было ни единого раза, чтобы мама не передала для нее посылку, пусть самую маленькую. Потом не спеша развязывала бечевку, распаковывала посылку и с радостью доставала что-нибудь знакомое, привычное - вафли апельсиновые или лимонные, маковые баранки, сушки, ванильные сухари, конфеты - леденцы. Иногда случался настоящий праздник – сушеная вобла – серебристая, сухая и плоская, как щепка. Катя, жуя воблу, у стены подсобки рассказывала маминой посылке последние новости лагерной жизни. Потом направлялась в свой корпус и укладывала содержимое посылки в тумбочку. 

Раздавались звуки горна, призывающие на ужин, и Катя, вздохнув, направлялась к столовой. Она знала, что когда вернется в свою палату, от ее посылки не останется и следа. Вечно голодные девчата растащат все в один миг. Катя не жалела гостинцев - печенья и вафель, аппетит у нее отсутствовал - просто было обидно и все.

Девчонки постоянно таскали из столовой черный хлеб, посыпанный солью. Катя тоже однажды поддалась охватившей лагерь лихорадке воровства и принесла в палату несколько кусков хлеба. Спрятала в тумбочке, но сразу же забыла и спустя несколько дней, обнаружив заплесневелые куски, тайком выбросила их в помойку.

Но не все было так уж плохо в пионерском лагере московского завода. Каждый вечер на круглой деревянной площадке за столовой устраивались танцы. Они стали для Кати светлым пятном в тягостной лагерной жизни. Она наскоро глотала ужин и стремглав бежала к площадке. Но совсем не танцы влекли на деревянный «пятачок». Танцы не вызывали у нее никакого интереса. Она с нетерпением ждала у ограды, когда, наконец, появится аккордеонист дядя Семен в непременном коричневом пиджаке, увешанном орденами и медалями. Развернет меха своего прекрасного инструмента и легко, и виртуозно, ловко перебирая длинными тонкими пальцами блестящие клавиши и кнопки, заиграет что-нибудь хорошо известное, знакомое, близкое.

Заиграет хорошо, душевно, прижавшись щекой к аккордеону, прикрыв глаза и покачивая в такт музыки седой головой. Прижавшись лбом к деревянной загородке, затаив дыхание, Катя слушала музыку. Про себя напевала песни, слова которых нельзя было услышать по радио, но они передавались в лагере из уст в уста: «Утомленное солнце нежно с морем проща-а-лось...», «В том городе южном, где синие дали...». За загородкой обычно собиралась «мелюзга». Не семилетне-восьмилетние «детсадовцы». Эти отправлялись спать почти сразу после ужина. А так – серединка на половинку: десяти – одиннадцати лет.

Сегодня, когда Катя прибежала к площадке, дядя Семен уже играл любимую Катину и самую популярную среди ребят песню: «Сиреневый туман». Народу было еще мало. Катя нашла место у загородки, совсем близко от аккордеониста. И , надеясь, что за звуками аккордеона ее никто не услышит, тихонечко начала подпевать: «Кондуктор не спешит, кондуктор понимает, что с девушкою я прощаюсь навсегда...»

Вдруг кто-то сзади дернул ее за локоть. Она обернулась и окаменела, широко раскрыв глаза от удивления. Это был Петька-цыган, гроза лагеря, задира и хулиган.

Катя испугалась, но виду не подала:

- Ну, чего тебе? – нахмурив брови спросила она, мучительно пытаясь вспомнить все, чему научили боевые девчата из ее палаты, как надо общаться с мальчишками.

- Пошли потанцуем, – сказал Петька без улыбки и тряхнул кудрявой черной головой.

- ЧЕГО?! – у Кати глаза вылезли на лоб,

- Чего-чего... – передразнил Петька. - Пошли танцевать, говорю!

- Отвали! – пискнула Катя, страшно гордая тем, что лагерные уроки не прошли даром.

Она попыталась вырвать свой локоть из жилистой, крепкой Петькиной руки. Но он вцепился в Катю клещами и не отпускал.

- Пойдем, говорю! Не боись! - Петька повысил голос и потащил Катю на площадку.

Катя плелась за ним, недоуменно оглядываясь по сторонам. Ей казалось, что весь лагерь смотрит на нее, шушукается, посмеиваясь над ее неуклюжестью.

- Не хочу я танцевать! - сказала Катя и упрямо поджала губы.

- Да ты только попробуй! - улыбнулся Петька одними глазами – серыми, в коричневую крапинку.

Катя удивилась - издалека из-за черных бровей и волос глаза Петьки казались черными.

Петька хотел взять ее за талию, но она вывернулась и отступила на шаг. Один палец Катя вложила в Петькину ладонь, а указательным пальцем другой руки уткнулась в плечо. И вот в таком виде - на метр друг от друга они начали танцевать. Лагерное танго было танцевать проще простого – два шага в сторону, один вперед. Два шага в сторону - один назад. Они протанцевали «Сиреневый туман» до конца довольно слаженно. После окончания мелодии Петька снова крепко сжал ее локоть и провел Катю на ее место. Но оно было уже занято. Ребята теснились возле дяди Семена. Петька бесцеремонно растолкал всех. Никто не посмел ему перечить. Он поставил Катю за спиной аккордеониста, наклонился к ней и сказал прямо в ухо:

- Завтра после полдника приходи в беседку за пионерской комнатой.

- Зачем?! – у Кати глаза полезли на лоб.

- Низачем!

- Пока не скажешь, зачем – не приду! Отвали! – припомнила Катя хорошее, нужное слово.

- Вот мелюзга! - досадливо поморщился Петька. – Приходи - мне слова одной песни нужны. Ты ведь знаешь?

- Я всех песен слова знаю! - Катя горделиво повела плечами.

- Ну вот! – знаешь и мне скажешь! Заметано?

- Заметано! – согласилась Катя и вздохнула.

На следующий день после полдника Катя направилась к беседке. Возле кустов, окружающих пионерскую комнату, остановилась. Петька был уже там - сидел на перилах, покусывая травинку. 

- Ну, иди сюда, чего в кустах застряла? – услышала Катя его насмешливый голос. 

Катя подошла поближе.

- Ну, какие тебе слова-то нужны? - спросила она строго.

- Давай «Туман» сначала. Только ты спой мне, я лучше запомню, – сказал Петька и взглянул на Катю серьезно, но ей показалось, что насмешливые чертики сверкнули в глазах

Она вспыхнула.

- Тоже мне - нашел прислужницу - песни петь! Я тебе в певицы не нанималась! - Катя развернулась, чтобы уйти.

Петька подбежал к ней, схватил за плечо:

- Да ты погоди, комар, не кипятись! Я хочу послушать, как ты поешь, я слышал тебя у площадки. 

- Правда?!! – Катя не могла поверить своим ушам.

- Правда! – Петька обреченно вздохнул. - Спой! - и выдавил из себя : Ну..., пожалуйста!

- Ну что ж, ладно, так уж и быть! Помни мою добрость! - сказала Катя, вдруг почувствовав, что имеет какую- то странную власть над этим отчаянным драчуном и забиякой.

Она забралась на ступеньки беседки, оправила юбку и затянула тоненьким звонким голоском:

- Ты смотришь мне в глаза и руку пожимаешь,

Уеду скоро я на год или на два,

А, может, навсегда ты друга потеряешь.

Еще один звонок и уезжаю я!

Когда пела, Катя смотрела не на Петьку, а на верхушку молоденькой березки. Какая-то птичка пряталась в листве. «Наверное, меня слушает, тоже любит эту песню». К концу песни она даже забыла про Петьку. Вспомнила о нем только, когда услышала, как он громко и размеренно хлопает в ладоши.

- Давай, валяй дальше! – приказал Петька.

Катя спела еще несколько песен.

- Ну, все - на сегодня хватит пищать, комар! Завтра приходи, еще споешь.

Катя ничего не ответила Петьке. Она услышала гудок грузовика, привезшего посылки и пулей понеслась к столовой.

Катя по-прежнему приходила вечером к танцевальной площадке слушать, как замечательно играет дядя Семен. Она часто видела Петьку. Он больше не приглашал ее танцевать. И вообще ее никто не приглашал - кому интересен гадкий утенок десяти лет. Катя была довольна, что никто не отрывает ее от слушания прекрасной музыки. Петька выбирал себе более подходящих партнерш из старших отрядов. Но приближаясь к загородке, улыбался Кате и хитро подмигивал серым, в крапинку глазом. Катя подмигивать еще не научилась, поэтому просто жмурила оба глаза. Петька смеялся, а его партнерша обычно хмыкала: «Чего ржешь, дурак, белены объелся?».

Как-то во время очередного сольного концерта на ступенях беседки Петька сказал:

- Вот балда! Сегодня забыл хлеба в столовой взять. Жрать охота!

В это время раздался гудок приехавшего грузовика с посылками. Катя нахмурила брови.

- Вот что! - сказала она важно. - Я за посылкой сбегаю. А ты стой здесь, я тебе принесу. У меня все равно девчонки в палате воруют.

- Воруют, говоришь? - криво усмехнулся Петька.

Катя молча покивала головой.

- Больше не будут!

Катя пожала плечами и убежала. Она получила посылку и принесла в беседку. Распаковала и стала передавать содержимое Петьке:

- Вот вафли хорошие, апельсиновые! Вот сушки ванильные, сладкие, баранки с маком. 

- Конфеты сосательные и леденцы с вареньем себе оставь – вы, девчонки, любите сладкое! И сушек половину возьми и вафель. – откладывал в строну продукты Петька.

- Да не надо! Не хочу я есть! – отказывалась Катя.

- А ты ешь! А то гляди – худая, как спичка! Пальцем ткнешь и упадешь!

Катя, пораженная, уставилась на Петьку, удивляясь его заботе. Он поймал ее взгляд.

- Да у меня сестренка есть пять лет. Тоже не ест ни черта! Мать уж измучилась с ней совсем! 

Катя была очень довольна - она пристроила посылку и избежала унизительного воровства. Сама добровольно, с радостью поделилась с Петькой гостинцами. И даже есть стала больше на ступеньках беседки, с Петькой за компанию.

Но вот наступил день, который сделал маленькую тщедушную Катю знаменитой на весь лагерь. Каждое утро отряды выстраивались на торжественную линейку поднятия флага. Старшая пионервожатая вызывала из строя одного из ребят, особенно отличившегося в общественной работе – чистке картошки, уборке грязной посуды, занятиями в кружке «умелые руки» и еще в каком-нибудь важном деле. И под звуки горна избранный счастливчик, обязательно одетый в пионерскую форму: белый верх, черный низ, и конечно, с красным галстуком, повязанным на шее, гордо поднимал лагерный флаг. Все замирали в торжественном пионерском салюте.

В то утро горн прогудел, как всегда, весело и бодро:

Вставай, вставай, дружок, с постели на горшок!

Вставай, вставай, штанишки надевай!

Катя вскочила, хотела надеть голубое, в белый горошек платьице, свое любимое, и увидела, что кто-то старательно измазал подол черно-бурой грязью. Расстраиваться было некогда. Катя быстренько пересмотрела свои вещи и натянула первое попавшееся под руку - черные сатиновые шаровары и белую пикейную кофточку. Выглядело скучновато - она схватила со спинки кровати галстук и на ходу повязала его.

Она встала по росту - в самом конце своего отряда. А в это время старшая пионервожатая бегала вдоль линейки с выпученными глазами. Приехала комиссия дирекции завода с кинооператором - будут снимать фильм о жизни лагеря, а мальчик, назначенный на подъем флага, внезапно заболел и с высокой температурой оказался в изоляторе. Вожатая носилась вдоль шеренги в поисках кого-нибудь в пионерской форме на замену. Как назло никого не было - совершенно никого!

Она повернула к младшим отрядам. И вдруг в конце шеренги шестого отряда увидела маленькую, невзрачную, худенькую девочку в широких черных шароварах, белой кофточке и красном галстуке. Вожатая бросилась к ней.

- Тебя как зовут?

- Катя Максимова.

- Будешь сегодня флаг поднимать!

Катя похолодела - она понятия не имела, как это делается. Но вожатая наклонилась и горячо зашептала ей в самое ухо:

- Когда тебя вызовут – отдашь салют. Потом подбежишь к мачте и снова отдашь салют. Потом начнешь дергать за веревки - одной рукой за толстую, другой - за тонкую. Поняла?

Катя кивнула. Вожатая еще раз взглянула на Катю: «О, Боже!» - прошептала она побелевшими губами. 

Торжественная линейка началась. Комиссия расположилась в центре площади, кинооператоры – возле флага. У Кати в ушах шумело от страха, и она даже не услышала, когда выкрикнули ее имя. Соседка больно толкнула ее в бок: «Катька, беги!» Катя понеслась к мачте. Она бежала, как маленькая букашка, по огромному зеленому полю. Добежав, наконец, поднялась по ступенькам на площадку. Ухватилась обеими руками за веревки и стала дергать их изо всех сил. Флаг не двинулся с места ни на сантиметр. Катя не видела, как пионервожатая, вся напружинившись, уже была готова броситься к девочке на подмогу. Катя продолжала дергать, в отчаянии закусив губу, и повторяла про себя: «Флажок, миленький, ну, пожалуйста! Ну, поднимайся!» Наконец, флаг медленно пошел вверх. Катя в бессознательном состоянии, не видя ничего вокруг, продолжала перебирать руками. Ладони ее горели, а мачта, казалось, упирается в небо и ей не будет конца. Но вот флаг уперся в верхотуру и затрепетал под утренним свежим ветерком. Катя опустила руки, вздохнула с облегчением. Отдала салют и побежала к своему отряду. 

Линейка закончилась. Все стали расходиться. К Кате поспешила вожатая и сказала, улыбаясь:

- Молодец, Катя Максимова! Не подвела лагерную дружину! - она отдала Кате салют. - В следующий выходной кино привезут - увидишь себя на экране. 

В выходной все собрались в лагерной столовой, переоборудованной в кинотеатр, с большим белым экраном на стене. Зазвучала бравурная музыка марша из «Веселых ребят», и на экране замелькали знакомые всем лагерные уголки - площадь с флагом на мачте, танцплощадка, беседка, пионерская комната, столовая, низенькие корпуса. На экране все это почему-то выглядело величественно и даже красиво.

Горнист протрубил подъем, ребята высыпали из корпусов и построились ровными рядами вокруг центральной площади с флагом. Маленькая девочка в черных шароварах, с тоненькими косичками, завязанными пышными бантами, бежит через поле к мачте. И вот все вокруг увидели Катю – совсем близко - она старательно перебирала руками веревки, и флаг стремительно поднимался вверх по мачте. Катя смотрела на себя и не могла поверить своим глазам. Она точно знала, что чуть было не расплакалась от бесплодных усилий поднять флаг. Но на экране она не плакала - нет. Катя смотрела вверх и весело улыбалась, и ветерок трепал кончики ее аккуратно повязанного галстука. Она видела себя на экране довольно долго, оператор включил в фильм почти все поднятие флага - от начала до конца.

Катя вышла из столовой и ей казалось, что все смотрят на нее. Какая-то девчонка из старшего отряда подошла к Кате и с усмешкой сказала: «Тоже мне нашлась артистка погорелого театра!». Но в ее голосе Кате послышались завистливые нотки.

С этого дня жизнь Кати изменилась - весь лагерь превратился в ее палату. Ребята, проходя мимо, подталкивали друг друга локтями : «Смотри, смотри - это та самая, что флаг в кино поднимала.» Девчонки при встрече внимательно разглядывали ее наряды – платья, банты, сандалии.

Для Кати известность превратилась в муку, и она забивалась куда-нибудь подальше, где ее никто не видел. Только с Петькой все было по-прежнему. Катя пела уже в сотый раз одни и те же песни. Приносила посылки, с легким сердцем отдавая содержимое Петьке, а сама вдыхала запах оберточной бумаги и рассматривала мамин почерк. Петька посылок почему-то не получал совсем.

К большой Катиной радости смена подошла к концу. Катя собрала чемодан и оттащила его к крытому зеленым брезентом грузовику. Всех ребят рассадили по отрядам в такие же грузовики, с маленькими слюдяными окошками в брезентовых кузовах, на свежевыструганные деревянные лавочки. Колонна грузовиков по команде начальника лагеря двинулась с места и направилась к Москве. Машины бросало по ухабам проселочных дорог, потом они мчались по извилистым загородным шоссе. И вот Москва!

«Чайка крыльями машет, за собой нас зовет!» - на звонкие голоса ребят оборачивались прохожие. Лагерная вражда была забыта. Пели дружно, слажено в один голос. Катя чувствовала себя необыкновенно счастливой, сама не зная почему – может, из-за песни, может, что вернулась в родной, любимый город или из-за скорой встречи с родителями.

Когда грузовики въехали в ворота завода и остановились на площадке, вожатые стали помогать малышам спрыгивать с машин, пересчитывая их на ходу. Родители стояли вдалеке - им не разрешали подходить к детям, до тех пор пока всех не выгрузят.

Внезапно кто-то легонько дернул Катю за косичку. Она обернулась - это был Петька. Он, как всегда, серьезно, без улыбки смотрел на Катю.

- Ну, бывай, канарейка! Пой, звезда экрана!

Катя вспыхнула. 

- Это потому, что у меня шаровары были черные, - сказала она. 

- Не только поэтому! - усмехнулся Петька, подмигнул Кате серым глазом, развернулся и скрылся в толпе ребят.