Татьяна Нилова

Рассказ опубликован в России в журнале "Юный Натуралист",

Это было трудное послевоенное время. Каждое лето мама отвозила меня в деревню на Смоленщину к родителям моей няни. Я проводила у них почти полгода и так привыкала, что уже называла дядю Мишу и тётю Алену папой и мамой.

Дядя Миша работал в колхозе бригадиром. Он был единственным из деревенских мужиков, вернувшимся с войны живым и невредимым.

А Алена работала в колхозе и вела домашнее хозяйство: ходила за скотиной, готовила, убирала избу.

Меня в деревню привозили бледным, болезненным городским ребенком, но постепенно свежий деревенский воздух, парное молоко, а главное, любовь и забота дяди Миши и тёти Алены делали свое дело. K концу лета на моих щеках уже горел здоровый румянец, волосы выгорали и светлыми прядями выбивались из-под косынки, пятки загорелых ног от беганья босиком становились крепкими, как орешки, и меня уже почти нельзя было отличить от белоголовых деревенских ребятишек.

Деревня наша называлась Прасковка. Изба дяди Миши стояла на самом ее краю, на опушке знаменитого смоленского леса, глухого, сумрачного, служившего в военное время надежным прибежищем смоленским партизанам.

Лес был богат орехами, ягодами, грибами, но мы в него ходили редко, опасаясь мин и снарядов, во множестве оставшихся там со времен войны.

Но лес жил своей особой жизнью, и всякая живность размножалась в нем, несмотря ни на что. Часто на опушку выскакивали зайцы и, прижав уши, длинными прыжками скрывались в ближайшем овраге. Иногда рыжей змейкой в траве пробегала лиса, косясь на наш сарай с курами.

Прямо к опушке примыкал небольшой загон для скотины, где в то время пасся рыженький теленок с белой звездочкой на лбу. Я часто бегала к загону полюбоваться на теленка и покормить его нежной травкой или корочкой хлеба, а пока он ел, гладила его шелковистые ушки и крутой, упрямый лоб.

В один из теплых летних дней дядя Миша, сидя на крыльце точил косу, а я побежала на опушку нарвать свежей травы для своего любимца.

Набрав большую охапку, я подняла голову и вдруг увидела, как из леса прямо на меня вышла огромная собака. Она неподвижно смотрела на меня раскосыми зелеными глазами. Ее серо-коричневая шерсть блестела на солнце.

От удивления и восторга у меня перехватило дыхание и, захлебываясь, я закричала:

- Папа Миша! Иди скорее сюда! Посмотри, какая огромная собачище пришла к нам из леса!

Услышав мои крики, собака вся напружинилась, пригнула к земле свою узкую морду, не сводя с меня настороженных глаз.

Дядя Миша, видно, сразу понял, в чем дело. Я услышала его громкий, взволнованный голос:

- Катя! Беги скорее! Убегай! Это волк!

Я стояла, не шевелясь, не в силах двинуться с места.

Не теряя ни минуты, дядя Миша рванул в сени, схватил со стены ружье, бросился ко мне, кляцкая на ходу затвором и крича уже что-то совсем несусветное.

Волк не стал дожидаться расправы. Сначала медленно попятился, потом, с явным сожалением взглянул на меня в последний раз, развернулся и огромными прыжками скрылся за мохнатыми елками. Сучья трещали, а вслед ему гремели выстрелы.

Дядя Миша бросил ружье на землю, схватил меня на руки и помчался к дому. Я ревела во все горло, судорожно всхлипывая, уткнувшись носом в его горячее плечо. Только, когда все кончилось, мне вдруг стало страшно за себя, за дядю Мишу и даже за таинственную "собаку", скрывшуюся в темном лесу.

В тот день дядя Миша уже ни на минуту не отпускал меня от себя.

Рассказывая вечером Алене о происшедшем, гладил меня по голове и приговаривал, вздыхая:

- Эх ты, Катя-Катюша! Волка от собаки отличить не смогла! Большая ведь! Пять лет уже минуло!