Татьяна Нилова

Утреннее солнце проникло сквозь окошко изолятора и своим ярким лучом разбудило меня. Открыв глаза, я тут же зажмурилась снова, притворившись, что еще сплю. Я надеялась, что меня никто не разбудит, и я смогу проспать завтрак. Тогда мне не придется заставлять себя глотать вязкую, невкусную кашу.

Но над самым моим ухом раздался строгий голос медсестры Елены Ивановны:

- Катя! Просыпайся! Сегодня тебя выписывают. Позавтракаешь и пойдешь в свою группу.

Она засунула мне градусник под мышку, оглядела комнату хозяйственным

взглядом и вышла.

- Тетя Даша! Третью палату нужно убрать. Катя Максимова сегодня выписывается, - услышала я ее начальственный голос.

- Хорошо, Елена Ивановна. После завтрака я всё уберу, - ответила тётя Даша откуда-то издалека.

Я лежала на боку и разглядывала хорошо мне уже знакомую комнату. По стенам стояли еще три аккуратно убранные кровати. Они были пустые, как всегда. Мне казалось, что из всего нашего детского сада, выехавшего на дачу, болела только одна я. Лето было жаркое, но я почему-то постоянно простуживалась, и меня с высокой температурой воспитательницы отправляли в изолятор. Я не очень огорчалась, так как, лежа в кровати, мне не надо было участвовать в веселых хороводах и играх, и я могла сколько угодно рассматривать детские книжки с картинками и скучать о маме.

Пришла Елена Ивановна. Я отдала ей градусник. Взглянув на него, она сказала:

- Нормальная. Умывайся. Одевайся. Завтракай.

И ушла, шелестя накрахмаленным белым халатом.

Едва я успела умыться и натянуть на себя платье, как появилась тетя Даша с подносом в руках. На подносе стояла тарелка с ненавистной кашей, стакан какао и на блюдце кусок хлеба с маслом. Добродушно улыбаясь, нянечка поставила поднос на тумбочку возле кровати, застегнула мне сзади пуговицу на платье, погладила по голове. Сказала ласково:

- Кушай, деточка!

И вперевалочку, слегка шаркая ногами, скрылась за дверью. Я выпила какао, нехотя сжевала кусок хлеба, а кашу постаралась как можно сильнее размазать по тарелке.

Вернулась тётя Даша. Посмотрела на тарелку, покачала головой, но ничего не сказала. Унесла посуду и скоро пришла с ведром, тряпкой и щеткой на длинной ручке. Она намочила тряпку в воде, обернула щетку, засунула щетку под мою кровать и стала вытирать пол. У меня душа ушла в пятки, и сердце бешено заколотилось. Нянечка вытащила щетку из-под кровати, и по комнате покатились котлеты, покрытые пылью и паутиной. Тётя Даша выпрямилась и, опершись на деревянную ручку щетки, грозно смотрела на меня:

- Что же это ты наделала, Катерина! Разве можно так! Государство тебя поит, кормит, чтобы ты выросла большая и сильная, а ты котлеты под кровать выбрасываешь! Смотри, какая худющая! Кожа да кости! Болеешь всё время! В войну мы каждым кусочком дорожили! А вы теперь избаловались!

Я стояла, низко опустив голову, даже не пытаясь оправдаться тем, что эти котлеты я проглотить не могу, что они застревают у меня в горле. Мне было очень стыдно, и я только сказала:

- Я больше не буду, тетя Даша!

Нянечка, молча, взяла совок, собрала котлеты и выбросила их в ведро. Она закончила уборку и усадила меня на стул. Вышла из палаты и принесла мою панамку.

Снова раздался строгий голос Елены Ивановны:

- Ты все закончила, тетя Даша?

- Все, - ответила добрая нянечка, ни словом не обмолвившись о злополучных котлетах.

Я осталась одна. Вдруг в окошко палаты кто-то постучал. Я подошла и раздвинула занавеску. У окна на улице, поднявшись на цыпочки, стояла моя подружка, Оксана, и улыбалась мне от уха до уха.

Окно было закрыто, но по ее губам я поняла, что она спрашивает, выпишут ли меня сегодня. Я покивала головой. «Ура!» - прочитала я по ее губам, и темные косички подпрыгнули вместе с моей подружкой.

Оксана убежала. А за мной пришла Елена Ивановна взяла меня за руку и отвела в нашу группу.

Воспитательница Мария Петровна сидела на стуле, а вокруг на маленьких скамеечках расселись наши ребята. Оксана подвинулась, и я втиснулась на скамейку рядом с ней.

Мария Петровна учила нас чистить зубы. Открыв рот, она водила по зубам щеткой и бодрым голосом поучала:

- Сверху вниз и поперек!

 Сверху вниз и поперек!

 Раз-два! Раз-два!

Мы дружным хором повторяли:

- Раз-два! Раз-два!

Через какое-то время к Марии Петровне подошла дежурная по детскому саду. Она наклонилась к воспитательнице и тихо сказала:

- К Оксане Кузовлевой отец приехал. Просит отпустить её на несколько минут.

Родительский день в детском саду был только один раз за всё лето. Но Оксанин папа навещал дочку почти каждый день. Он работал где-то недалеко и заезжал в детский сад по дороге на какой-то «важный» объект.

Мария Петровна, вздохнув, ответила:

- Ну, хорошо. Только ненадолго, а то обед уже скоро.

И повернувшись к нам, добавила:

- Оксана, ты можешь идти.

Но моя подружка подбежала к Марии Петровне, обняла ее за шею и зашептала на ухо. Я слышала её тоненький голосок:

- Мария Петровна! Отпустите Катю Максимову тоже. Папа фотоаппарат привёз. Он хочет нас вместе сфотографировать. Ну, пожалуйста, Мария Петровна!

 Она отстранилась, и жалобно выпятив нижнюю губку, просительно смотрела на Марию Петровну своими большущими синими глазами. Та не выдержала:

- Ну, хорошо, неразлучницы, идите. Но только быстро!

Счастливые, мы взялись за руки и побежали за дежурной, которая повела нас к калитке. Там уже ждал нас Оксанин папа. Это был высокий, румяный и, как мне тогда казалось, немолодой мужчина. На нем была одета белая рубашка с короткими рукавами, серые брюки, на голове – светлая широкополая шляпа. Он подхватил Оксану на руки:

- Здравствуй, Оксаночка!

И стал подбрасывать ее высоко в воздух. Она визжала от восторга, а я громко, неудержимо смеялась, как будто меня тоже подбрасывали высоко, и в животе у меня было щекотно.

Оксанин папа опустил дочку на землю. Потрепал меня по щеке:

- Привет, Катюша!

Мы сели на скамейку у калитки.

- Глядите, каких я вам гостинцев привез!

И он высыпал нам на колени золотистые, с красными бочками абрикосы. Достал из бумажного пакета и выдал каждой по пачке апельсиновых вафель.

- Папа, а ты фотоаппарат привез? - спросила Оксана.

- Да, да, конечно! - спохватился он и поспешил к новенькой «Победе», стоящей рядом на дороге.

Оксана повернулась ко мне:

- Кать, а давай панамками поменяемся?

- Давай! - согласилась я, и мы так и сделали.

Вернулся Оксанин папа. Поставил нас рядом. Оксана обняла меня за плечи.

 - Улыбочку! - попросил фотограф, - Сейчас вылетит птичка!

Мы засмеялись, и он щелкнул затвором фотоаппарата.

- Ну, бегите, егозы! - сказал Оксанин папа. - Завтра, если успею сделать, фотокарточки привезу!

Он крепко поцеловал дочку в розовые щеки, похлопал меня по плечу и поспешил к машине. А мы побежали к нашей группе, которая, выстроившись парами, уже собиралась идти в столовую на обед.

На следующее утро после завтрака, мы сидели в беседке. Мария Петровна читала нам книжку Чуковского «Доктор Айболит». Вдруг появилась дежурная и сказала, что Марию Петровну вызывает заведующая детским садом.

Воспитательница ушла. А книжку нам дочитывала молоденькая нянечка Вера. Наконец, Мария Петровна вернулась. Остановившись возле беседки, она позвала:

- Катя Максимова, подойди ко мне.

Я послушно подошла. Оксана устремилась за мной.

- Оксана! Сядь на место! - неожиданно резко проговорила Мария Петровна.

Она взяла меня за руку, отвела в сторону, наклонилась ко мне и взволнованным голосом сказала:

- Катя! К тебе приехали родители. Они забирают тебя домой. Твоего папу освободили... реабилитировали... Он вернулся!

Я слушала, не проронив ни слова. Я почти совсем не помнила своего отца. Его забрали, когда мне не было и года. Только одно смутное воспоминание осталось в моей памяти: отец носит меня по комнате, напевает колыбельную, и убаюкивает, покачивая на руках.

Воспитательница повела меня к главному корпусу. Там я увидела маму. Она сжимала в руках платочек, и глаза её были полны слёз. Рядом с ней стоял какой-то худой мужчина с изможденным лицом и горькими складками в уголках рта.

- Здравствуй, доченька! Подойди сюда! Это твой папа! – мамин голос дрожал.

Я спряталась за Марию Петровну и крепко ухватилась за её руку. Воспитательница стала подталкивать меня вперед, говоря:

- Иди, иди, Катюша! Обними своего папу.

Но я не хотела обнимать этого чужого, сурового мужчину, который, не улыбаясь, пристально смотрел на меня. Я упиралась изо всех сил и была уже готова заплакать.

Мама бросилась ко мне, а тот человек резко развернулся и тяжелой походкой направился к выходу.

- Лёша, успокойся! Она же ребёнок! Она тебя не помнит! - закричала мама. Схватила меня на руки, подхватила сумку с вещами и побежала за мужчиной.

И вдруг я услышала знакомый тонкий голосок:

- Катя, подожди!

Я оглянулась. Оксана бежала ко мне. Она спотыкалась, падала, поднималась и снова продолжала бежать.

Мама остановилась, опустила меня на землю.

- Девочка, мы не можем ждать. Мы опаздываем на поезд, - сказала она.

Оксана протянула мне снимок:

- Катя, вот фотокарточка. Папа привез. Ты что, насовсем уезжаешь?

Я не знала, что ей ответить.

- Насовсем, девочка, - ответила за меня мама.

Подняла меня снова на руки и поспешила к калитке. Мужчина остановился и ждал нас. Он взял меня у мамы и понес по дороге к станции. Я не сопротивлялась. Через тонкую рубашку я чувствовала, как вздрагивали его худые плечи.