Зимний Трамвай
Рассказ опубликован в книге «Попутчики».
Из всех видов городского транспорта Сережа больше всего любил трамвай. Когда он сказал родителям, что собирается поехать к бабушке, и мама спросила его:
- Ну и на чем ты будешь добираться?
Сережа уверенно ответил:
- Конечно, на трамвае!
И никто не удивился, несмотря на то, что из всех возможных путей, это был самый долгий и самый длинный.
Трамвай, не торопясь и делая частые остановки, катился от станции метро «Сокол» вдоль Ленинградского проспекта. У стадиона «Динамо» он поворачивал к Боткинской больнице. Потом, петляя и позвякивая на стыках, доезжал до Ваганьковского кладбища, а там уже до бабушки было рукой подать. Пару остановок и пешком пять минут. Вниз с горки - к Машиностроительному заводу, и вот напротив красный кирпичный бабушкин дом. Район назывался - «Новые дома».
Сережа удивлялся названию. Ему казалось, что дома здесь совсем не новые, кирпич потемнел, квартиры коммунальные, даже горячей воды нет, а только газовая колонка. Но бабушка объясняла ему, что когда-то дома были совершенно новые, и комнаты в них получали счастливые рабочие близлежащих Краснопресненских заводов - «Трехгорки», «Пролетарского труда» и Машиностроительного завода.
И не просто рабочие, а ударники труда, победители разных соревнований, мастера своего дела. Вот бабушка и получила большую светлую комнату с окном на зеленый скверик, потому что была лучшим мастером отдела технического контроля, а дедушка много лет работал инженером-конструктором и за свой труд даже имел правительственные награды.
Но он недолго прожил в новой просторной комнате. Вскоре после войны дедушка умер от полученных в боях ран. Его большая фотография висела на стене. Дедушка на снимки выглядел бравым, с седыми кавалерийскими усами, смотрел строго, и на его праздничном темном костюме блестели рядами ордена и медали.
- Оденься потеплее! - сказала мама. - На улице мороз, а в трамвае холодно. Поехал бы ты лучше на метро, Сережа! Там светло, тепло, станции красивые!
- А я на трамвае люблю! - упрямо повторял Сережа. - Ты не волнуйся, мам! - спохватился он, испугавшись, что мама рассердится и вообще не отпустит его к бабушке. - Я варежки теплые одену. Те, что мне бабушка на Новый год подарила.
Сережа снял с вешалки шапку-ушанку, шерстяной шарф и серые пушистые варежки.
- Ой, чуть не забыла! - сказала мама. - Я вчера купила печенье «Сдобное». Отвези бабушке. Чай вместе попьете. - И она протянула сыну большую, красиво раскрашенную коробку.
Мальчуган улыбнулся, взял со стола синюю авоську и положил в нее коробку. Он любил печенье «Сдобное». И, если трамвай был его любимым транспортом, то самым любимым печеньем из смеси, насыпанной в яркую коробку, было круглое, легкое, испеченное из взбитых белков и посыпанное сверху сахарным песком. Когда мама ставила на стол коробку, Сережа первым делом выбирал это печенье - сладкое, тающее во рту.
Мать помогла ему надеть пальто и затянула потуже клетчатый шарф.
- Будь осторожен, Сережа! - заботливым тоном говорила она. Никуда по пути не заходи. На трамвай - и к бабушке! Мелочи на дорогу я тебе в карман насыпала.
- Ну что ты, право, с ним, как с маленьким! - вступил в разговор отец. - Он – не маленький! Ему уже скоро двенадцать лет будет! - И тут же добавил: - А ну-ка, Сережа, застегни все пуговицы! По радио передавали, что сегодня ветер сильный. Продует - и заболеешь!
Мать, улыбаясь, слушала отцовы наказы.
- Бабушке от нас привет передавай! - сказала она у двери и на прощание похлопала сынишку по спине.
- Пока! - и Сережа кубарем покатился по лестнице, размахивая во все стороны авоськой.
Он добежал до метро, постоял немного на ветру на трамвайной остановке, и, дождавшись нужного номера, забрался по высоким ступеням в вагон. Бросил мелочь в кассу, оторвал розовый билетик и вернулся на заднюю площадку.
Ему нравилось стоять на задней площадке последнего вагона. Вагон покачивался из стороны в сторону, но Сережа смотрел не вперед - куда едет трамвай, а на то, что оставалось позади, мимо чего трамвай уже прогромыхал, постукивая стальными колесами о рельсы.
Однако сегодня с задней площадки ничего не было видно: все стекла затянул толстый слой инея. Кое-где ко льду были приклеены билетики, оставленные выходящими из вагона пассажирами.
Билетики, как бы напоминали о том, что вот такой-то человек ехал в данном трамвае, заплатил деньги, купил билет, доехал до нужной остановки и вышел, оставив на память розовую квитанцию, с напечатанным на ней черным номером.
Сережа не огорчился, что в окно ничего не видно. Он снял пушистую варежку и приложил большой палец к стеклу. От холода палец сладко заныл, но зато скоро лед растаял, и образовалось круглое окошко, и через него можно было разглядывать все улицы и остановки, мимо которых проезжал трамвай.
Правда, довольно быстро круглое окошечко снова затягивалось мутным льдом. И тогда Сереже приходилось еще и еще прикладывать палец к стеклу, очищая свой самодельный трамвайный иллюминатор.
Время от времени мальчик заглядывал внутрь вагона. Он был почти пустой. Только одна старушка, по самые глаза укутанная в пуховой платок, сидела лицом к Сереже на заднем сиденье. На коленях она держала клеенчатую хозяйственную сумку, из которой торчали синие куриные ноги.
«Наверное, впереди нас едет другой трамвай, вот он и подбирает всех пассажиров», - подумал Сережа и снова приник к своему круглому окошку.
Но вот скоро двери вагона отворились, пахнув на морозную улицу согретым, парным воздухом, и в трамвай, покряхтывая, забрался невысокий коренастый мужичок. Заплатив за проезд, он спустился на заднюю площадку и встал рядом с Сережей.
- Знатный морозец! Настоящий, крещенский! Правда, малец? - обратился он к мальчику.
Сережа вежливо кивнул. Он покосился на мужичка. Тот весело подмаргивал ему голубыми, слезящимися от холода и ветра глазами. Одет он был в старое, потрепанное пальтишко. Петли на бортах вытянулись, разлохматились, и в них едва держались разного размера и цвета пуговицы.
На голове мужичка непостижимым образом держалась почти детская шапка-ушанка с потертыми отворотами из кроличьего меха и верхом из серого шинельного сукна. На руках - заношенные, вязаные перчатки. Из дырок торчали покрасневшие кончики пальцев с широкими, загрубелыми ногтями. На ногах - высокие валенки с калошами. В них были заправлены серые ватные штаны.
Мужичок шмыгнул красно-синим носом, подвинулся ближе к Сереже и, вглядываясь в его лицо, спросил:
- Вот тебя, к примеру, как зовут? Меня - Петр.
- Сережа, - ответил мальчик, не зная, стоит ли продолжать разговор с неказистым мужичком, и что бы сказала по этому поводу мама.
- Сережа! Вот это да! - вдруг обрадовался мужичок. Моего лучшего друга Сережей зовут! А фамилия у него смешная - Карась!
Сережа улыбнулся.
- Мы с ним еще вот такими мальчонками, как ты, дружили, - говорил Петр. - Лет по десять-одиннадцать нам было. Да и похож ты на него здорово – вылитый Серега! И глаза такие же карие, шустрые.
Мальчик с интересом поглядывал на Петра.
- В одном дворе мы жили. Мои родители только-только из деревни приехали. Отец на заводе работал. А мать по людям ходила - стирала, убиралась. А его отец какой-то важный был, ответственный работник - главный инженер. А мать не работала совсем. Все время сыном занималась. На музыку его водила, на концерты, в театр. Ребята во дворе его не любили, дразнили маменькиным сыночком, да и читал он уж больно много. Все время с книжками таскался. А я к нему прикипел. Заступался за него. Дрался с пацанами. А что? Мне не привыкать тумаки получать! А у него пальцы нежные, тонкие. Он ведь на скрипке играл. Вот ты, к примеру, на скрипке играешь? - спросил он Сережу.
- Нет, не играю. Только на металлофоне - специальными молоточками. А папа у меня на гитаре играет.
- Что же! Гитара хороший инструмент. Душевный. Учись, пока молодой, Серега! Так вот так мы и росли вместе. Он мне книжки давал читать. Интересные. Исторические. Я тогда здорово к чтению через него пристрастился! В технический кружок в Дом пионеров записался. Стал учиться хорошо. В техникум машиностроительный поступил. А он - еще выше, в инженерный институт. Но не загордился. Не считал себя лучше. Помнил нашу мальчишескую дружбу. Как стипендию в институте получит - бежит ко мне, и мы идем с ним вместе в столовую отмечать это событие. Он мне целый обед покупает - первое, второе и третье. И обязательно бутылочку пивца. Пиво он уважал! Особенно - жигулевское! Ну и я ему с получки то же самое. Сидим, бывало, разговариваем. Не нравилось ему, как рабочие живут. Зарабатывают мало, говорил. Голоса не имеют. А условия тяжелые. Я слушал, кивал. А что я мог сказать? Мы к этим условиям привыкли. Других-то не видали! И еще много чего говорил. Умный был очень, начитанный. В политике разбирался и меня многому научил. Другими глазами я на мир стал смотреть. Да-а, - протянул мужичок. - Вот и доразбирался…
- А что случилось? - спросил Сережа.
- А случилось вот что. Он уже на последнем курсе был. Забежал за мной. Глаза блестят. Пойдем, говорит, Петро! Он меня почему-то на украинский лад - Петро, называл. Пойдем в столовую. Я стипендию получил - повышенную. Ну, пошли мы. Он мне обед купил и даже дополнительно пирожное - “Наполеон” называется. Вкусное!
- Я знаю! - сказал Сережа. - Моя мама такой торт умеет печь -“Наполеон”.
- Вот видишь, Серега, какая твоя мама хозяйка хорошая!
Сережа улыбнулся. Ему было приятно, что незнакомый человек хвалил его маму.
- Сидим мы, суп ложками хлебаем,- продолжал Петр. - Доели суп, Серега портсигар достает. Серебряный. С какими-то буковками, вырезанными на крышке. Он мне давно говорил, что этот портсигар ему от деда достался. Закурил. Колечки пускает. На меня посматривает. Потом спрашивает: “Ты мне друг, Петро?” “Конечно, друг! - отвечаю. Что за вопрос!” “Я очень рад, что ты меня своим другом считаешь!” - говорит.
Я сижу, котлету жую и не понимаю, к чему это он речь ведет.
А тут к нам какие-то мужички подошли. Спрашивают Серегу: “Вы Сергей Яковлевич Карась?” “Я”, - отвечает он. “Пройдемте на минутку. Нам поговорить с вами надо”. Он встает, молча. На меня смотрит и рукой, как бы случайно, портсигар свой ко мне подвигает. “Прощай, - говорит, - Петро!” А я сижу, как дурак, глазами моргаю, слова сказать не могу. Так и не попрощался с ним, с Серегой, другом моим закадычным! И уж больше я его не видел. А портсигар я матери его отнес. Плакала она сильно. Меня обнимала. Благодарила. А через год и меня забрали. Письма я написал ругательные. Что рабочие плохо живут, а партийные - хорошо. А ведь обещали когда-то рабочим фабрики и заводы отдать. Да не выполнили. Отсидел я на полную катушку. От срока до срока. Вот сейчас оправдали. Не виноват, говорят. Сумму денег выплатили. Комнату дали.
- А что с Сергеем? - спросил мальчик.
- Жив Серега! - глаза мужика радостно блеснули. - Его тоже оправдали, но не совсем. В Москву не разрешили вернуться. Он в Омске живет. Женился. Двоих деток народил. Болеет только часто. На рудниках работал. Здоровье подорвал. Меня вот нашел. Письма пишет. Фотокарточку недавно прислал.
Мужичок пошарил за пазухой, заскорузлыми пальцами осторожно достал небольшое фото и показал Сереже. На снимке - темноглазый, еще сравнительно молодой, но совершенно лысый мужчина, держал на коленях двух маленьких, светлоголовых девочек. А рядом, обняв его за плечи, стояла симпатичная женщина с открытым, добрым лицом. Мужчина смотрел с фотографии на Сережу, и взгляд его был твердый, решительный. Видно было, что жизнь не смяла его, не сломала.
- На рудниках облучился, вот волосы все и выпали, - сказал Петро, бережно убирая фотокарточку обратно за пазуху. - А шевелюра у него была знатная, курчавая!
Мужичок наклонился и посмотрел в Сережино круглое окошко. Его уже затянуло льдом. Через дырку в перчатке он высунул палец и приложил к стеклу. Лед растаял, и оттуда блеснуло яркое зимнее солнце.
- А мне уже и выходить пора! - сказал мужичок. - Ваганьковское кладбище – моя остановка. Я работаю там. Важную государственную работу выполняю - могилы рою. Когда меня выпустили, я по специальности никак устроиться не мог. Вот на кладбище взяли. Сначала трудно было, а теперь привык. Работа хоть и тяжелая, но результат налицо. Все мы там будем, как говорится.
Он постарался поглубже натянуть на голову свою кургузую шапчонку и сказал на прощанье:
- А ты не робей, Серега. Учись хорошо. Вырастишь, может, поправишь, что мы напутали!
Мужичок вышел из трамвая, и клубы пара поглотили его. Сережа, торопясь, растопил лед на стекле. Прижавшись глазом к отверстию, увидел, как Петро бодро, по-солдатски шагает к воротам кладбища. У самого входа он оглянулся и махнул рукой отъезжающему трамваю со слепыми, замерзшими окнами.
Но кто знает, может быть, он и разглядел, что в круглую растаявшую дырочку ему вслед внимательно смотрит кареглазый мальчишка, так похожий на его друга детства.
Комментариев нет